ГЛОТАЯ  ЗИМУ

 

 

***

 

Я не люблю зиму.
За холодов силу.
За искореженные лица
Столицы.

 

Опеленал город
Рваным бинтом холод.
Сто белых дней длится
Больница.

 

Молчит ночной зуммер
Мой телефон умер
Горстью монет в кармане
Помянем.

 

Дай хоть воды, что ли.
Ты мне сестра — или?
Не до утра ж молиться.
Не спиться б.

 

***

 

Разбудите меня предчувствием праздника.
Надоела слезливая исповедь февраля.
Выйду прочь, не заметив просящей ладони привратника —
Как беспечный матрос отчалившего корабля.

Темнота закружит, и подставив подножку на выходе
Ухмыльнется принцессой в пробирочной глубине.
Сон-травой сквозь меня прорастет и к берегу выползет
Одинокая черная тварь, родившаяся в вине.

Разбудите же, черти. Мне годы, как барышни,
Безразлично прощают наивные «почему».
Я люблю вас до слез — и кисейных, и завтрашних,
На причалах, в покинутой памяти, как в дыму.

Что же хор онемел, и дети не дразнятся,
Рыбьим жиром наполнив стаканы свои, как глаза.
Где же праздники, я вас спрашиваю, где же праздники,
Где же водка и ветер, и сорванные голоса!

 

***

 

А чья это драма с утра - вопросительный остров?

Бумажный кораблик, отбившись от стаи, в дурную погоду,

Счастливо примерз к  декабрю,

И под флагом

                           сопливой свободы

Торчит изо льда, улыбается краешком острым.

 

А чья это дочь - мимо дач, с синевой на ресницах?

Где утро  едва расплескалось, сменило окраску сугробов,

Горячие пальцы светила вонзились в сосновые ребра,

Сквозь зубы забора играя в оконных глазницах.

 

Но ты не заметишь моих мизансцен на опушке.

Ты слишком послушная дичь, - выбирая одно голубое,

Летишь по лыжне, - и подраненный лес ковыляет, как пес, за тобою.

И мне одиноко.

И день обещает быть скучным.

 

1990

 

***

 

 

белоснежье стен,
вод ультрамарин -
это средиземь,
это санторин.

утро цвета беж,
кьянти, ананас.
это - зарубежь.
это не о нас.

а у нас - пурга,
песни поездов,
дымные стога
зимних городов.

гордая страна.
пьянь да бузина.
но придет и к нам
поздняя весна.

выползут на свет
трезвые отцы,
слушать как поют
дети и скворцы.

 

Вечер. Яуза.

 

В глаза летит тончайшая зола
Сжигаемой зимы, и удивленно
Над Яузой гудят колокола
Монастырей, закатом опаленных.

И стоп-сигналы, будто угольки,
Вливаются в небесное свеченье.
И стынут в горле умершей реки
Слова любви, и слезы всепрощенья.

 

***

 

О, эти снайперы - перья и птицы - в порывах дыханья -

Втоптаны в триптих вокзала перронной толпой новогодней.

Будто в ознобе считает синкопы пустой подстаканник,

И новизной веселит анекдот, но уже прошлогодней.

 

Хочется, хочется, хо... и жуем, и бежим от ненастий -

К женщинам - женщинам странным, печальным, но в общем - любимым,

Чуть согревая в ладонях ни к черту не годные части

Тех мимолетных чудес - позабытых, но необходимых.

 

Не закрывайтесь от нас! Наши стрелы в колчанах скучают.

Нам посвящают стихи и ноктюрны царевны-лягушки,

Жмурясь от чувства вины, и пьянея от крепкого чая,

Как большеротые женщины в зарослях мягких игрушек.

 

Пляшет вагон, сотрясаясь от смеха, судьбу потрясая.

Пронумерованный мир потихоньку сползает в нирвану.

Лишь повидавшая жизнь проводница, от пива косая,

Щупальца тянет к огню, и к спасительной ручке стоп-крана.

 

***

 

ночь намажет сажей лица

ночь убийца ночь больница

город временем  прикормлен

обездвижен обескровлен

ждет последнего решенья

словно жертвоприношенья

пахнет ложью и укропом

черным уличным сиропом

как бы окна не хотели

ночь поднимет всех с постели

и прольется пузырями

в мертвый снег под фонарями

вспыхнет улицы змея

здравствуй город это я

 

*** 

 

На свет, из темной половины,

Ползут трамваи-санитары,

Перегрызая пуповину

Своих кошмаров.

 

Стареют северные мамы

На кухнях,  в скверах,  магазинах,

Готовя завтраки упрямо,

Глотая зиму.

 

И утро дышит еле-еле,

Отогревая окон лица.

Больная девочка в постели,

Не надо злиться!

 

Сминая боль свою как тесто,

Не нужно подходить к окошку.

Весна чернеет у подъезда

Убитой кошкой.

 

***

 

Тишина и воздух едкий.

Пью снотворные таблетки.

Пью, боясь нарушить вето

На вопросы без ответа.

Пью в сомнениях сивушных,

Непроветренных и душных.

Пью один, еще не зная,

Что идет весна больная,

Клокоча грудною клеткой.

Чтобы вместе

Пить таблетки.

 

Знаешь…

 

Знаешь, не стоит корить судьбу,

И возвращаться к зиме не  надо.

Голубь гуляет, храня в зобу

Четыре мартовские серенады.

Голубь оглох от капели, он -

Маленький гордый наполеон,

Крутит башкой, веселя простор,

Крыши-сосульки,

Помойка-двор. 

 

Знаешь, не стоит весне мешать

Быть нашим цензором осторожным.

Как нам любить, сочинять, дышать -

Пусть надиктует.

Сегодня можно.

Будем, как дети, глядеть в упор

В неба погасшего монитор.

Ждать, и вести себя правильно,

Выучив новые правила.

 

 

***

 

Февраль. Нехватка витаминов.

Микстура с запахом  весны.

Торчат носами буратины

Из накренившейся сосны.

Им снится что-то из Верлена

До самой утренней зари.

И каждый - сам себе полено

С веселым мальчиком внутри.

Их сущности легки, как птицы,

Честолюбивы и вольны!

Носы длинны, полны амбиций,

И вожделения полны.

Ах, как легко парить в объятьях

Беспечно-сладостного сна!

Но просыпаются собратья -

Их ждут свобода и весна,

Ручей в лазурной окантовке,

Рассвет со вкусом пастилы,

Бригада лесозаготовки.

И сучий вой бензопилы.

 

***

 

На обед у меня снег
Бред
Перепелкины крылья
Брусничный морс
Словари на двадцатых страницах где пыль
Тлен
И адажио (медленно тихо) сползает с листа
И минутная стрелка как скальпель
И вот
Я сажусь за рояль
В переулках страниц я слышу заснеженный шепот
Играю без нот
Я играю без звуков шагающих слов
Без твоей упреждающей вечной ухмылки
Прости

Научили меня и манерам и светским ублюдочным рифмам
Скоро вечность зашторит глаза
И бифштексы вслепую я стану накалывать вилкой
Как бабочек в детстве
Под ворчание бабушки под абрикосовым древом
Дышашим в пыльное небо
Эти юга
Эти как бы неспешные речи и теплые взгляды провинциалов
Все позволительно всем если греет огонь доброты
Так загадаем желанье под стук переспелых плодов
Каждый раз возвращаясь к столу
По сугробам иллюзий

 

***

 

И вдруг возникает ветер
Из веток, из ничего.
И ватник, и толстый свитер
Пронзает печаль его.

Недолго зиме кружиться,
Бесславна ее тщета.
Еще не упали птицы,
И трубы еще у рта.

И, мерзлый лаская локон,
Блестит как слюда каток,
И бледные лица окон
Направлены на восток.

И тужатся вспомнить лето
Уснувшие косари.
И тоненько плачет где-то
Ребеночек Розмари.

 

 

Мальчик Март

 

Клубятся облака. Февраль хрипит, простужен,

Как утренний актер – циничен и небрит, 

Он морщит дряблый лоб, проламывает лужи,

И, словно Пастернак, стихами говорит.

 

Он сам себе король, толпою нелюбимый.

Он знает, что не зря вращается земля.

Еще один  виток –  и мальчик нелюдимый

Встает, держа свирель, у трона февраля.

 

Ах, славный мальчик Март,  волшебник-неумеха,

Бери свою дуду, играй нам ерунду!

В пятнадцатом ряду помрет от смеха эхо,

С полярною совой  играя в чехарду.

 

Сойдет с ума пурга в уральском захолустье,

Твой тезка засопит, посмотрит первый сон. 

(Его, как всех детей, нашли вчера в капусте,  

Орущего «ура!» в весенний микрофон).

 

Играй же, мальчик Март, насвистывай этюды,

Твоя рука легка. Помянем старика.

Февраль ушел в буфет.  Лечиться от простуды,

Оставив на тебя ручьи и облака.

 

 

Барышня-весна

 

Жизнь прекрасна и грустна.

С этой истиной неверной

В привокзальную таверну

Входит барышня-весна.

 

Пить ли терпкое вино,

Или чай из звонкой чашки,

Или коньячок из фляжки,

Ей, похоже, все равно.

 

Зелены ее глаза.

А на тоненьком запястье

Три монетки от напастей.

И на пальце - бирюза.

 

И становятся легки

И улыбчивы халдеи.

И, душою молодея,

Петушатся мужики.

 

А она… а что она?

Остановится на чае,

Поcидит и поскучает,

Молчалива и юна.

 

Вдруг - чистейшей белизны

Вскинут головы нарциссы

Под ладонями актрисы,

Странной барышни-весны!

 

***