городская
лирика
***
Безумный
балет на исходе, и ветер, как фокусник,
Врачует
деревья, плюет в предсказания форточек.
Фланелевый
вечер грустит о потерянной совести,
Уча
наизусть пешеходов скабрезные повести.
Метание
рук, мельтешение муз и условностей.
Борьба
исполинов в эпоху порочных наклонностей.
Закончив,
художники валятся с ног от усталости.
Восторг
совершенства стыдлив, не хватает лишь малости -
Укрыться
в укромном, от глаз и слюны соглядатаев,
У
бога в харчевне, где ангелы бродят поддатые,
Где
песенки шепчут и молятся птицы вечерние,
И
тьма превращается в свет над убогой харчевнею...
Но
город продрогший лелеет фонарные россыпи,
В
чернильницах окон гася огоньки папиросные.
Не
веря в аншлаги, включает финальное зарево.
И
словно ребенка, ведет меня, взрослого, за руку.
Лето
Девчонка
резала арбуз,
И
лето плавило прохожих -
Как
пот, соленое на вкус,
На
ощупь жаркое, как кожа.
Арбуз
крошился и хрустел!
И
дня критическую массу
Переполняла
масса тел,
Кривясь
в пластмассовой гримасе.
Оно
вступало с ноты ля,
И
жгло ладошку чашкой чая.
Ему
молились тополя,
Бензопилы
не замечая.
Мой
город тихо подвывал,
Давясь
повидлом пьесы летней,
И
вписывал меня в овал
Своей
любви тысячелетней.
А
эти джентльмены знали
Секретную
ввысь тропинку.
На
улице, словно в зале,
Сбивая
о джаз ботинки,
Фальшивили
то и дело.
Такая
у них судьба.
И в
рот тромбону глядела
Беспомощная
труба.
И
не занимать пространство
У
баса не получалось,
И
ухал он как-то странно.
Но
музыка не кончалась.
Не
блюзом, не белым вальсом,
Бесформенным
отпечатком -
Ирония
разбивалась
О
матовую брусчатку.
Стоял,
и дыханье сперло,
И
улица стала узкой -
Держала
меня за горло
Дурацкая
эта музыка.
То
в голову била набатом,
То
тихо шептала на ушко.
Я
был переполнен Арбатом,
Как
пеной - пивная кружка.
***
Утри лицо, актер бездарный,
Громила-город.
Уйми свой каменно-фонарный
Гортанный говор.
Ты никого уже не видишь.
Ты ничего не хочешь помнить.
Ни наготы цветущих вишен,
Ни лепестков, летящих в полночь.
Ревнуй, следя с ухмылкой лисьей
За каждой случкой подзаборной.
Как нас терзает закулисье
От полу-ню до слишком-порно!
Венозной полночи раздутой
Осядет занавес, как пена,
Оставив запахи простуды,
Тоски и тлена.
Заполнятся альбомы улиц
Цветеньем роз и прибауток.
Глазами девочек,
И умниц,
И проституток.
Конец века
Мы будто ниже стали ростом,
Теряя нити берегов.
И осушать нам стало просто
Бокалы черных четвергов.
"...Мой друг, отчалив от столетья,
Беду не пустим на порог".
Звоню, а в трубке - междометья,
И слов рассыпанный горох.
Не пропадать монете гнутой!
Декабрь, слезливый и больной,
Давай, отсчитывай минуты
Над захлебнувшейся страной.
Тащи стихи и мандарины,
Глуши коньяк, печаль глуша -
Твоя тоска неизъяснима,
Темна, как русская душа.
Брести на ощупь, сплющив веки,
Плюя на дышло января...
И вдруг застыть в прошедшем веке
Как мушка в пальцах янтаря.
декабрь 1999
***
Прощаясь с Питером
Мы
шатались по миру сонному,
Неуемность
свою влача.
Где
к мостам была пририсована
Неумытой
луны свеча,
Где
дома, приходя в сознание
Переулками
вскрытых вен,
Назначали
не нам свидания
У
изгибов чужих колен.
Мы
блудили смешно и жертвенно
В
мутных пагодах погребов,
На
столах оставляя женщин и
Отпечатки
горячих лбов.
И,
с никчемным борясь желанием,
Под
дыханье простудных спин -
Флиртовали
до дна сознания
С
часовыми ночных витрин…
Ничего
не случится заново,
Лишь
гудит фонарей конвой
Над
рассветом, сгоревшим заживо.
Над
Фонтанкой, и над Невой.
Шпана
Сонный август. Поют скворцы.
Мама делает голубцы.
Возвращаются с лишней литрой
Разговорчивые гонцы.
Гладит волосы ветерок,
На скамейке идет урок.
Математика, нумизматика,
Крести козыри, матерок.
И сидит она до темна -
Невзрослеющая шпана.
На щеках перелетных девочек -
Подвенечная белизна.
Ждут девчонки. А их не ждут.
Слышен шорох часов, минут.
Сложат мокрые губы трубочкой -
И целуются, словно пьют.
Два дождя
«…все бежит оно и бежит
и струится на нас
с небес.» Ди.
Слоняюсь в виде непрощенном
В закатном молоке сгущенном,
Где два дождя, пересекаясь,
Летят в соцветья площадей —
Один зеленый, пахнет чаем,
Он, словно песня, нескончаем.
Он любит женщин и детей.
Другой мне руки холодит,
И черным знаменем пугает.
Как неизбежность, настигает —
Невидим, дерзок и сердит.
И в перекрестье двух потоков
Я вижу всю неправоту
Любимых лиц, и слов, и окон.
И выбираю черноту.
***
Прогноз обещает падение нравов,
Столбов, пешеходов, осадков.
Синоптикам - браво!
Синоптики - правы.
И снова - не целясь - в десятку!
Бреду
как в бреду сквозь ночные кошмары,
Надвинув ушанку на брови.
И слева, и справа - влюбленные пары.
В Вероне кого-то хоронят.
Стеклянная
птица под утро мне снится.
Февраль восседает на троне.
(Со мной никогда ничего не случится!)
Кого-то хоронят в Вероне.
Как
дети мудры. Но природа хитрее…
Оркестр и цветы на перроне.
Сюжет так банален, что не устареет -
В Вероне кого-то хоронят!
Принцесса
не плачет, не курит, не спит,
С балкона кого-то торопит.
Ни звука в ответ, только ветер свистит -
Кого-то хоронят в Вероне.
Пойдем,
моя девочка - падает снег,
Ты долго не стой на балконе.
Ты слишком юна, чтобы помнить о тех,
Кого позабыли в Вероне.
***
Она говорит
Она
говорит "димочка", и взгляд ее стекленеет.
И
улица подрагивает, как заливное из осетра.
Она
торопиться (некуда), и жаловаться (некому) не умеет,
По-детски
разглядывая все выпуклости двора.
А
дом близоруких стекол то всхлипывает, то смеется.
В
пространстве, разодранном надвое мокрым бельем,
Катаются
два зрачка ее, и даже киркорову не поется.
И
ровно в семнадцать двадцать не слышит никто ее.
У
каждого сердца - дверца, но вход, увы, запаролен.
И
ровно в семнадцать двадцать, легка, подтянута и горда,
Она
улетает к димочке, назначив дежурным своим героем
Того,
кто лениво лыбится, и сплевывает в никуда.
И
вектор влюбленности или преображения
Не
скрутится безразличым к объекту заржавленным штопором,
Пока
не расплавится, и не плюхнется без движения
Дежурный
ангел охраны, покруживающий над двором.
Память
Заводится память-помощь,
Как сломанный мотоцикл.
В шахтерском поселке полночь
Окрашена в антрацит.
Глаза ее — папиросы.
И, вызубрив свой урок,
Ржавеющие абрикосы
Шевелятся у дорог.
О, запахи невезенья,
Невиннейшего вполне,
Обиды, отравы — зелья,
Назначенного не мне.
О, лавочек черных влага
В углах переулков злых,
Частушечная отвага,
Нацеленная под дых!
Ведомые на закланье,
По тонкой канве ночей —
И колкая суть желаний,
И строгая спесь вещей —
Сплетаются ненароком
В ленивый словесный цикл.
На вдохе — татуировка.
На выдохе — мотоцикл…
Предчувствие плохого настроения
А каблук ее левый пока еще цел, но хрупок.
И когда она вдруг оборачивается на шум,
То подмигивает ее аппетитный пупок
Двум парням, углубившимся в пиво и анашу.
Вот и я прицеливаюсь, безбрежной шурша газетой,
Вот и я, как снайпер в оптическую трубу,
Наблюдаю в упор за призраком женщины этой
Сквозь газету, как сквозь свернутую судьбу.
И ревнив и тревожен взор мой отяжелевший,
И дымятся руины фраз у стеклянной двери бистро,
Где сижу я с утра, после прожитого уцелевший,
Чуть раскачиваясь от мыслей, как пассажир в метро.
И ничто не изменит мою дислокацию, ибо
Затвердело, увы, понимание в моей голове,
Что настроение именно с головы, как и у рыбы
В холодильнике - при отключенном электричестве -
Портится.
***
Встает ленивая заря.
В урочный час
На перепелку глухаря
положен глаз.
Заключена война миров
В котомку сна.
И приговор всегда суров,
Как тишина.
В нечеловеческий рассвет
Упершись лбом,
Мы не поймем, что смерти нет.
Что все — потом.
Потом, споткнувшись невзначай,
Упустим нить,
Проснемся, и заварим чай.
И — будем жить.
***
Мы
ели со сковородки
Какую-то
ерунду,
И
сыпался пепел в водку,
И
диззи дудел в дуду,
И
плавно текло светило
В
сгущенное молоко,
Нам
было… по двадцать было,
И
было пьянеть легко.
Но
в легкости той начальной,
Что
так возвышала нас,
Уже
забродил печальный,
Немного
нескладный джаз,
Вставляя
свои синкопы -
Вокзалы,
снега, окопы -
В
причуды чужих умов
И души чумных домов.
Звенигород
А городок был влажен и вальяжен -
Не слишком трезв, да впрочем и не пьян.
И, сумерками густо напомажен,
Блестел, как старомодный бонвиван.
Там шастали ушастые подростки
По краешку прокуренных дорог,
И золотой туман на перекрестках
Покорно остывал у пыльных ног.
И улиц неопознанные стражи
В своей мычащей бледной немоте
Внимали им, и плакали, и даже
Арбузами грозили в темноте.
И ночь рвалась, как черная бумага,
Когда, со всеми перейдя на ты,
Они валялись в пустоте оврага
Под бременем любви и красоты.
А в небе над храпящим переулком,
Расплескивая розовый рассвет,
Кружились, словно дети на прогулке,
Зеленые бубенчики планет.
***
Шуршат никчемные слова
Дождем по крыше -
Моя больная голова
Не хочет слышать.
За путеводной глухотой
Пойду в те дали,
Где реки талою бедой
В меня впадали.
Где полустанки тишины
Войной чреваты,
И горло маленькой войны
Забито ватой.
И стон, и грусть, и память стен
В чуть слышной ноте,
И ожиданье перемен
На личном фронте.
И недоступна суть вещей,
И черен вторник.
По кухням бродит запах щей,
Как пьяный дворник.
Я, на ногах держась едва,
Встречаю вечер.
И мягко падают слова
Ко мне на плечи.
И мягко падает листва,
Ветвям наскучив…
Усни, больная голова,
Так будет лучше.
Бессонница на двоих
Когда липким клейстером слов ты заново склеиваешь мой пейзаж,
А все мысли разваливаются, как карточный домик от сквозняка,
И хромая дорога, к обеду подтаяв, все тот же закладывает вираж,
Я нуждаюсь в глухой тишине курка, маячащего у виска.
Я нуждаюсь не в тонком движеньи сфер, а в отдыхе. Например —
От тупой прямизны звонков, от фраз, недожеванных со вчера,
От приятных манер, превентивных и не принятых мною мер,
Чтоб в пространство пригубленного ведра не всматриваться до утра.
Но как вор, в накрахмаленный двор ты скользнешь, почти не дыша.
Чернота на площадке вольется в тебя, а ты сольешься со мной.
И орать будет молча, в углу потолка, твоя раздвоенная душа,
Упиваясь своей любимой виной, как раненый — тишиной.
И тогда, под горячим софитом беспомощной нелюбви,
Мы вглядимся в партера тень, и, выпив святость свою до дна,
Наплюем на бинокли, на внешний мир, и даже на внешний вид,
Чтоб найти Ожидание Чувства мучительней Ожидания Сна.
***
Из времени я делаю птиц -
Летящих, поющих, кувыркающихся.
Мои птицы не возвращаются.
Мои птицы.
Мой друг из времени делает вечность -
Она звенит как хрустальная нить,
На которой сушится наволочка, полная снов.
Мой друг, музыкант.
А сосед почти никогда не бывает дома.
Не пьет, зараза, в отличие от нас.
Ему улыбаются дети и
собаки.
Он из времени делает деньги.
***
«такая нежная,
сквозная…» Ди
Такая нежная, сквозная...
Куда ушла она? Я знаю -
В разводы синьки над рекой,
В бетонный сумрак за Тверской,
В ноябрь, в бесплотные тирады,
Где клены лезут на ограду,
И в каждом шорохе из тьмы
Сквозит предчувствие зимы.
Так ускользают без нажима
Родные, ставшие чужими,
Не злясь, не втаптывая в грязь,
Не обвиняя.
Лишь смеясь.
Мой город
Мой город запутался в рваных сетях дождя, и затих без движения. Три дня он смешно куролесил в гостях у собственного отражения. Он плыл по излучинам уличным, по лужам и запахам булочных, сминая одежды и жанры,
дыша сквозь раздутые жабры.
Мой город как псих - с рукавами до пят - разут и размыт, аккуратно распят дворами, ладами гитарными, сиренами санитарными.
Слезятся окошек горошины.
Он плачет, беззубый и брошенный.
И словно бетонная рыба,
шевелится памяти глыба.
Вечер
Вивальди, вечер, вечер, вечер.
Вечерний ветер, синий цвет.
Вечерний парк с картавой речью,
Оркестр, терасса, менуэт.
О, скрипачи-неандертальцы,
Неприхотливы и мудры.
По мановенью хрупких пальцев
Встают и рушатся миры.
Змеятся тени лип старинных,
И вечер на расправу скор
Он улыбается картинно,
И вводит в вену физраствор.
Аллея медленно темнеет,
И рвутся звуки на куски.
Я так себя в тот миг жалею,
Что зубы сводит от тоски.
Картинка
Этот масляный пейзаж на стене,
Где рыбацкая лазурь в глубине,
И две наши тени чуть в стороне,
Как две чайки на волне,
Солнце брызжет, словно белый налив,
И пьянит меня настойкой из слив,
И как в детство, я влезаю в залив,
Большеглаз я и соплив.
И биноклям подставляя корму,
Растворяется кораблик в дыму,
И рыбачка долго машет ему,
Непонятно лишь, кому.
Этот странный и уютный мирок
Как ладонь — горяч, как море — широк,
И манит как шоколадный пирог.
Не споткнуться б о порог.
Я ленив, но адекватен вполне.
При уме я, словно волк при Луне.
В этой гребаной любимой стране
Под картинкой на стене.
***
Перемена желаний - прыжок с
насиженного шестка -
Вызывает привычное
"почему" под пятым ребром.
Амплитуда крылатых качелей
до одури высока,
И найдя невозможным
транспорт, впрыгиваю на паром.
Но как часто случайность
швыряет на дикие берега,
Где от прежних хозяев
осталось совсем немного следов,
Где в песке увязает на
камень поставленная нога,
И рубец от заката
внимателен и багров.
Я внедряюсь, как штопор,
сознанием в зыбкую эту явь,
Подгоняя под узость рамок
выученные места,
И не хочется ни летать, ни
мечтать, ни пускаться вплавь,
Потому что бессилие вещих
снов очевидно так.
Что мне нравится? То, что
я, из пристанища дураков,
Перебрался туда, где
никто-ничего-никому...
Лишь любовь, как голодная
сука, лишившаяся щенков,
Лижет руки, и преданна
только мне одному.
***
Займусь гуашью и гаданьем.
А к вечеру, напившись вхлам,
Доверю тайны созиданья
Потусторонним ангелам.
Они отпустят мне небрежно
И две по сто, и все грехи,
Их жесты будут безмятежны,
И возмутительно легки!
И в сумрак окунутся перья,
И хрустнет мир, как карандаш.
Свечу затеплит подмастерье,
Вливая сумерки в гуашь.
И карлик с тенью исполина
Уронит сажу на холсты,
И будет день, и свет, и глина
Вдруг обретет твои черты,
Чтоб, выползая из запоя,
В тоске очнулись неземной -
Я, перемазанный судьбою,
Ты, неиспачканная мной.
***
Опять не спится богу
нелюбви,
И с удрученным видом понятого
Он бродит по квартире в полшестого,
С неведомой субстанцией в крови.
И спрятавшись как вор за образами,
Он смотрит оловянными глазами
На таинство причастия грехом,
На свечи, исходящие слезами,
И глиняным шевелит языком.
И падают пудовые персты,
Неверие и блажь благословляя,
И кружатся, сочувственно кривляясь,
Сухие календарные листы.
Но утро нашпиговано звонками,
Яичницей, детьми и ползунками,
И машет хирургической пилой…
Мы будущее чуем позвонками.
Где пахнет валидолом.
И золой.
***
*** Л.М.
Нам порознь суждено
Нацеливаться в дали -
Мое горчит вино,
Твои бренчат медали.
На стыках синих дней
Готовимся к уроку,
Что верить не трудней,
Чем плакать у порога,
А женщины, как сны
Вдоль берега крутого.
Мои всегда грустны.
Твои - всегда готовы.
Летя на всех парах
В сентябрь опохмелиться,
Не видим - на кострах
Сгорают наши лица.
Сгорает на ура
Судьбою недопетой
Альбомное вчера
Всамделишних поэтов.
Рок-урок
Мой барабанщик, барабань!
Поужинав барбитуратом,
Срывая башню у бармена,
Побудь халифом хоть на час!
Мой барабанщик, не устань,
По почкам бей! По хит-парадам!
По постоянным переменам
Всего накопленного в нас.
Реви, крамольная соната!
Рвани петардой и гранатой!
Швырни оглохших на колени,
Достань до смысла как до дна.
Себя любя до исступленья,
Звени, высокий колокольчик!
(Ты в сущности, хороший мальчик)
Что с нами делает весна?
Мой барабанщик, перестань.
Швыряют яйца и томаты,
И перезревшие подростки
Не в силах сдерживать уже…
Девчонки будут до утра
Любить прыщавых пубертатов
И жвачкой залеплять вопросы
От буквы М - до буквы Ж.
И клен, и кожа — до крови
Устанут в сумерках наждачных.
(И, тишиною наслаждаясь,
Мы задохнемся от любви)
Ну что ж ты, медью децибель!
Сверкая бычьими белками
Занозы загоняя в пальцы
Апрель бунтует — се ля ви!
Мы все — заложники любви,
Она торопит нас пинками,
Руля весной и облаками.
Мы все подохнем
Без любви!
***
*** О.
Разрушатся мосты и планы,
И станет холодно и тихо.
Я с детства не умею плавать.
Не утопи меня, пловчиха!
Не выводи меня на плаху.
Мое лицо посмертной маской
На витражах дрожит оконных,
Вгоняя светофоры в краску,
Не отрывая глаз балконных
От странной девочки из сказки.
Менты, собаки и старушки -
Все неспроста и неслучайно.
Судьбу ломая как игрушку,
Своим отчаянным молчаньем
Не убивай меня, кукушка!
Три имени
Листает ливень грозовые письмена,
Точеных туч нерукотворные изделия.
Как девочка, избегалась весна.
Юна.
А я
листаю эру виноделия.
И разум не утратил в самом деле я,
Шепча молитвы, цифры, имена
Без сна.
Вдруг -
приговором дразнит тишина,
И - вечность добираюсь до постели я.
Три имени - сквозь тлен и времена -
Лаура, Беатриче и Офелия.
Кельтское
Журчит
послушная волынка,
Вдыхая
солодовый дух.
Качает
голою коленкой
Пастух.
К
его ногам хмельной кудесник
Роняет
плед льняных лугов,
В
которых ветры помнят песни
Богов.
И
каждый раз неуловимо
Вплетают
солнечный диез
В
глаза воды с песком и дымом,
И
без.
И
шепчет вереску пригорок
Последний
анекдот про нас,
И
воздух, как молитва, горек,
Как
джаз.
***
Поеду к мысу Фиоленту,
Где медом дышат берега.
Где воздух ночью фиолетов,
А полдень рвется, как фольга.
Где, отломав крыло Икару,
И в дым, и стельку, в стыд и срам -
Гуляет голая шизгара
По человечьим головам!
И вязнет в патоке заката
Страна обугленных богов,
А бриз, шершавый и покатый,
Сдувает пену с берегов.
И вьется времени веревка,
И память гнет свое: «не трусь…»
И я, нездешний и неловкий,
Схвачу ее, и удавлюсь.
Круиз
"Корабли сереют сквозь туман.
Моря блик сведет меня с ума..."
И.Сельвинский
Полет валькирий над волной,
И бездны холод подо мной -
И зной.
И хочешь - вверх,
А тянет - вниз.
Судьбы нелепейший каприз -
Круиз.
Четыре рюмки на столе.
И небо цвета божоле -
Налей!
Иллюминатор. А вдали
Гоняют чаек корабли -
Дали.
Так, смыслом поиграв едва,
Торчат, как в море острова
-
Слова.
Не распознать их дым и мед.
(Но тот, кто в одиночку
пьет -
Поймет).
Горчит дешевое вино.
Семь точек и тире одно -
На дно.
Где я, вне всякого себя,
Найду, немного пригубя -
Тебя.
Лесная песня
Ночь беременна рассветом,
птичьей паникой.
Дух лесной, алкаш отпетый,
баю-баеньки.
Отмотав свои дороги,
ленты мерные,
Воспарим, как полубоги,
полусмертные.
Не до дна — до самой сути
Доберемся через сутки.
И до горизонтов птичьих,
Чтоб продолжить и постичь их.
День похмельем изувечен,
белой скатертью.
Мы расплатимся — до встречи —
битой картою.
Как планеты, разбежимся
в бесконечности
На полгода, на полжизни -
на полвечности.
Пей до дна — до самой сути!
Разберемся через сутки,
Пей — чтоб горизонтов птичьих
Хоть под утро — но достичь нам.
Ах, радость
...
Пора собираться. Утреет.
Обуться. Наощупь. Умыться.
Песок под ресницами зреет,
А жемчуг дрожит на ресницах.
Ах, радость моя, мы могли бы,
Минуя овраг и болотце,
Послушать, как шепчутся рыбы
В глубоких и гулких колодцах.
Где эхо от сырости хрипнет,
И все невпопад, наудачу
То голосом старческим скрипнет,
То выпью болотной заплачет.
А в чаще, устав от рыбалки
И сказок дремучего деда,
На липовых лавках вповалку
Снегурочки спят до обеда.
Там ветер тихонько тачает
Кольчугу листвы заболевшей.
И в лужи с оранжевым чаем
Макает сухарики леший.
Ах, радость моя, мы могли бы...
У моря
Губы.
Голос скорбей - не в глазах.
Кровь поцелуев, черные корочки хлеба.
Тронная речь второпях не спасает от чувства
Либо вины, либо горечи нелюбви.
Розы у рта.
Волны от нёба до неба.
Птицы купаются в солнце -
Их черные крылья в крови.
Утро.
Туша соленой воды
Тужится, дышит. Ждет твоего приближенья.
Ты еще спишь, но уже
Ловишь гремучую смесь
Ветра, озона, взорванной плоти вина.
Я не причем, - я наблюдаю скольженье
Профиля, взгляда, ресниц,
Убежавших от странного сна.
Стой,
Липкий курортный роман!
Киномеханик сослепу рвет киноленту.
Бегство из собственных рамок
Подобно победе
Шахматной пешки, павшей у края доски.
Струйка песка по загорелой коленке
Тихо стекает в пропасть
Прибрежной тоски.
***
В
дымах седых, звеня надменно,
Вечерних
трав касаясь вскользь,
Мотив
струится неизменный,
Лесных
пенатов странный гость.
Его
звучанье огибает
Стрекоз
стремительный конвой -
То
восстает, то погибает,
То
ниспадает синевой.
И
звон, как ладанку, примеря,
Сменив
просторы на кусты,
Глухая
топчется тетеря,
Опизденев
от красоты,
Где
три русалки понарошку
Идут,
идут, идут ко дну.
И
суки воют на гармошку,
На
кобелей, и на Луну.
Им
Голос чудится тревожный...
То
всем ночам наперекор -
Бубнит
далекий, невозможный,
Стенокардический
топор.
Мы поедем к Марине, с утра собираясь неспешно,
Под серебряный блюз, под Сантану и Питера Грина.
Если верить в приметы, а мы в них поверим, конечно, —
Вдоль пылящих полей мы под вечер приедем к Марине.
У Марины под окнами щурятся дикие рыбы,
Померанцевый куст у дверей, как всегда, мандаринов.
Закрывая полнеба, платана зеленая глыба
Приглашает столу, где смеется хозяйка — Марина.
Где на зависть луне, под параболой веток ажурных
Тонко лампа жужжит, окруженная роем героев.
Бесконечней чем ночь, длится трапеза
под абажуром,
Под дежурные тосты и шутки, под вздохи прибоя.
Разорвет горизонт, лопнет тонкая ниточка чуда.
Занавески отдернет рассвет, и сощурясь привычно,
Заиграет пожаром на груде немытой посуды,
Кукарекнет три раза поставленным голосом зычным.
Ах, Марина, Марина, воркуют морские глубины,
И вздыхают по линиям плеч, по русалочьим ласкам…
Мы поедем домой, вспоминая рыбачку Марину.
Будет блюз словно бриз, так же солон, послушен и ласков.
***
*** Верочке
К
чертям собачьим лето мчится,
Да
вот и август, мой палач.
Не
плачь, иртышская волчица,
Не
плачь.
Не
будет добрым полнолунье
Для
вдов и мальчиков седых.
Не
бей, далекая колдунья,
Под
дых!
Твоих
планет и сфер вращенье
Заколдовал
нездешний дым,
В
котором стон невозвращенья
К
своим.
Пора!
Унылая пора. Воскресная зевота.
Неспешный грузовик отчалил
со двора.
Пора растить детей. Пора
менять работу.
И возвращать долги.
И завтракать пора.
Трубят, трубят рога!
Догнать ли ту тревогу,
Когда последний штрих,
небрежен и непрост,
Ложится так легко, как
карты на дорогу,
На ватман голубой дымка от
папирос?
Не стать ему строкой
любовной партитуры,
Он будет невесом и мудр как
тишина.
Так первобытный бог во
власти процедуры
Шифрует над водой стрекозьи
письмена.
Последний взмах ресниц, и
тысячу желаний
Маэстро раздает вальяжно, не
спеша,
Как будто бы шутя вплетает
в мирозданье
И скрип дверных петель, и
скрип карандаша.
Пора же, я шепчу. Захлопнем
Камасутру.
Знамена зачехлим, покурим в
уголке.
Любимая, пора. Уже
подкралось утро
В зеленом парике,
И с ластиком в руке.
***
Забудем на время о грустном, о вечном забудем.
Войдем в электричку, на станцию Лето прибудем,
Проникнем чудеснейшим образом в сказку, как в чащу,
Где черное озеро спит у березы молчащей,
И жжет бересту моих писем печальная дева,
И лошадь старательно учит, где право, где лево.
Минуя овраги невзгод и холмы невезенья,
Где странные тени мелькают, как ветви оленьи,
В полянах, как боги, на клевере диком возляжем,
И шепотом детские тайны полянам расскажем.
А вечером жаркое пламя забьется как птица,
И золотом выкрасит нашу одежду, и лица.
И будут слова неуместны, а сны — неуемны
Как новые новости птичьи, щедры и бездомны.
Наутро следы — будто влажная строчка в тетради…
Войдем в электричку, и вечность захлопнется сзади.
***
Восемь
чудесных свирелей
Грянули
залпом.
Это
преддверье апреля -
Брызги
и запах.
В
серой замызганной гамме,
Курсом
на Лесбос,
Грустно
шевелит рогами
Призрак-троллейбус.
Шумно
и весело в небе
Птичьих
оваций.
Потно
и пыльно, а мне бы
С
крыши сорваться!
Будут
погашены лица
Как
сигареты,
В
окнах стерильной больницы
Вместо
ответов.
***
Твой изумленный утренний верлибр,
Кокошники березовых отрогов,
Парящих птиц немыслимый калибр
Я постигаю медленно и строго.
Вникаю в благородство и печаль
Иссушенного завтрашнего хлеба,
И небо ставит круглую печать
На все, что не расплавилось под небом.
И тяжесть созревающих плодов.
И черных пчел пронзительные сверла...
Где дышит вверх - до самых холодов -
Колодца недолеченное горло.
Прощание.
Смерть
всегда некрасива. Ненастна.
Двери
- настежь, со всхлипом на вдохе.
У
нее в половине двенадцатого -
Вывих
времени, вынос эпохи.
Все
некстати, не к месту, и надо бы
Свое
эго в событие вытолкать,
Сокрушая
сомненья, как надолбы,
Не
стыдиться закуски и выпивки.
Будут
водкой зашторены слезы,
И
заштопаны губы мычанием.
И
предметы, застывшие в позах
Неумело
простого прощания.
***