ПТИЦА МОЯ

лирика без запятых

приговариваю

слегка обдолбаный коньяком
я три столетья с тобой знаком
я приговариваю тебя к себе
к моей телеге моей избе
пускай глаза продирает пьянь
уже взошли наши инь и янь
уже пожухла в степях трава
пройдя осенние жернова
и небо в лужах перед грозой
лежит оплавленной бирюзой
не плачь как дурочка о себе
я приговариваю к судьбе.

преддверие августа

кисточка смоченная гуашью

небо как сморщенная старуха

ждут наступления августа

он практически осязаем

он жует бутерброд в июле

и дожди выжимает запросто

из тяжелых болванок гуаши

подрисовывает ван гогу ухо

и в преддверии моря и августа

тополя с головой влезают

в пыльный шелк парусов июля

застывая в нелепом ракурсе

и пульсируют запахи иода

жареной мойвы

воды и лука

угасая под тяжестью августа.

может крылья

время наших сношений полураспада

протекает неровно и нервно

сквозь лепной потолок прокопченного ада

где условия быта прескверны

размыкаются рты

рассыпаются урны

мы амурами заняты прочно

замурованной парой под грохот бравурный

ежеутренне и еженощно

кровоток кровостук как ворюга по крыше

то затихнет то ахнет неловко

и за жабры держа поднимают нас выше

может крылья а может веревка

попутки

зрачком зеленым стылая вода

стекает по стеклу и словно лодки

несут меня попутки в никуда

сквозь приступы бензиновой чахотки -

сквозь метастазы пьяного вчера

вращая обезумевшею фарой

до донышка до самого утра

где ночь ломает руки санитарам -

и ловит хруст подопытной судьбы

отметки принимая за итоги

а время переставило столбы

и слепо курит сидя у дороги -

пока не стали явью миражи

принять оскал свинцового кастета

и чересчур удавшуюся жизнь

скомкать как надоевшую газету.

птица моя

птица моя не спит так болеют дети

в доме моем тишина и одна стена

нет ничего печальней на этом свете

чем вылетающая из окна она

не залепить разрыв между сном и явью

в очереди не стою и не так пою

крылышки распустить и назваться блядью

что еще нужно для имиджа мать твою

что еще на десерт приготовил случай

средство от дурака

выстрел наверняка

лучше не петь совсем и подохнуть лучше

чем захлебнуться однажды в чужих руках

ложь непроста увы и неаппетитна

как все болячки оканчивающиеся на ТИТ

я не держу удар я старею в титрах

птица моя прилетит и за все простит

кассандра

над папертью ночного перекрестка

она парит

и в этом вся загвоздка

и под полой простого кимоно

таит свое предчувствие

оно

тревожное саднящее как рана

мне кажется ее зовут

диана

цветная строчка серого руна

мне кажется она всегда одна

голодная с прозрачными руками

веками не приученная ждать

пренебрегая нами стариками

молчать с небес и этим побеждать

но что-то очень долго не светает

она летит летит не улетает

грохочут подоконников спирали

прохожие красивы как рояли

и крепко закусивши удила

несут во тьму крылатые тела

уходит ночь в воронку над страной

со свистом

будто воздух из скафандра

я знаю что ее зовут кассандра

я знаю что она всегда со мной.

то ли гомель

вот и осень с ног до головы

в драпировке рваной синевы

вот и город полон вещих снов

то ли гомель то ли могилев

расплескалась слезная пора

легкая как жало топора

близкая как лезвие огня

осень-соня выпей из меня

влей свои туманы и дожди

бельма стекол в небо отведи

прилечу прощальным журавлем

то ли в гомель то ли в могилев

щепотью рассеянной золы

горькой как последнее курлы

отбой

даю тебе отбой

но сбой дают приборы

делюсь с тобой собой

до точки до упора

на сломанных винтах

кружится кукла лета

в разодраных бинтах

следов от самолета

молчит глухая мгла

убийственным бессильем

налево от крыла

звоночки - белый с синим

нанизанный на ось

дурацкого авось

звенит стакан пустой

бездонно холостой

южное (ольга)

ольга

голос ломкая фольга

мелитополя незрелая таньга

червоточинка

черешневый мирок

воля ваша

дежа вю и вуаля

сукой под ноги бросается земля

самогон

лучок

и плавленый сырок

оля

алле-оп и оп-ля-ля

полюбовница седого ковыля

воля плещется топленым молоком

оля ваша

молочай и бузина

загорелая бахчовая шпана

самогон лучок сырок

да в горле ком.

над калязином

колоколен твоих каракули

зелены

от калязина и до кракова

полвесны

в судный день без понтов и устали

испокон

огуречного света-суздаля

льется звон

приплывает старуха заполночь

за бедой

и стоит в почерневшем зареве

под водой

и до дна ее окаянного

три версты

и глаза у ней деревянные

как кресты

годы-камушки с неба капают

от души

над калязином облака плывут

в камыши

восточное (лейла)

лейла лейла

благоговея

по галактикам

и тавернам

ветры мечутся и звереют

отзовись заклинают

лейла

кимоно задрожит в агонии

ты лукавая и раскосая

и восточнее чем япония

и пронзительно абрикосова

почему же я мучусь мальчиком

ну ни адреса ни имейла

как барашек под колокольчиком

лейла

они идут

они идут воевать на дракона

дракон по всем правилам – вне закона

они правы

идут на вы

увы

но ставит жизнь на последний кон

трехглаво думающий дракон

что на корриду обречены

драконы в сказках родной страны

где даже правда как ложь слепа

и правде радуется толпа

и правота ее как немота

с гримасой радующегося рта

ее вечер

облаком палевым

время истаяло

полон животного

низ живота ее

полон восторга

ужин из творога

муж обесточен

прочны его рога

скука и мука

рифма божественна

чресла на кресло

девочка-женщина

нежный затылок

крупно миндалины

грехопадения

грехопроталины

в рамках пиара

лампы бессовестной

лезет все ниже

лапа бессонницы

лапает лижет

ангелом стережет

жжется

и ржет

поэт

он стих сочинял о лете

а в узеньком туалете

нашептывая молитву

она примеряла бритву

он в такт попадал отрыжкой

и целил пивною крышкой

от собственных рифм хуея

в портретик хэмингуэя

ах возраст

ах возраст старых промокашек

душонок грешных безмятежность

в проломе памяти две пальмы

под перезвоны медяков

вонзают жилистые пальцы

в оливковость и васильковость

у входа в полунеизбежность

звонков пинков и дураков

увы приходит неуменье

на вдохе становиться старше

и пониманье что не стены

пора бы строить а мосты

пора пора прощать измены

в эпоху лжи и вдохновенья

пора знакомиться с наташей

с дантесом мы давно на ты.

три стишка на букву я

я ей ставлю вивальди и грига

раскрываю ей душу как книгу

чемодан достаю трюфелей

с кофейком - было чтоб веселей

а она потерев переносицу

к незабудкам своим переносится

разбивая мою околесицу

о колено девятого месяца

я пил а она молчала

и я начинал сначала

о праздниках и работе

о черной как ночь субботе

о русском патриотизме

о сексе и магнетизме.

ломались галактик связи

холопы стремились в князи

и грохот стоял пуантов

от танца официанта.

я открыт
все во мне открыто
как младенец перед корытом
под лопаткой немного жмет

под душою
шуршит страничка
птичка зяблик скорей синичка
а в паху удивленный мед

почитай мне
я весь простужен
лишь блядям да детишкам нужен
и таксисту после пяти

ну давай
верещит будильник
унитаз ванна холодильник
ты поймай меня
и прости

очень страшно

очень страшно и приходится ползком

по губам по жирным лужам

шоколадным и шершавым языком

до истерики и глубже

выше крыш над обалдевшим шапито

заглушая карр вороний

я шепчу кричу не понимая что

наша связь одностороння

виснет время ненадежной тетивой

и газетными бинтами

посмотри - из-под прищепки бельевой

рвется в море мой титаник

плоский день

плоский день и бездонные сумерки

мы с тобой далеко далеко

улетели скорей всего умерли

не допив молоко молоко

наших теней первичные признаки

еще дышат печалью полны

а ключицы прозрачны и призрачны

а глаза зелены зелены

в них остыли метели и вот теперь

посреди снеговой кутерьмы

посвящаем друг другу то оттепель

то карболовый запах зимы

птицы наши болеют и молятся

чуть следя за движеньями рук

и стаканы холодные колятся

в раскаленных ладонях разлук

ливень

этот ливень стоит здесь не первую сотню лет

прошивая столетья искрят провода когда

два троллейбуса тихо плывут на зеленый свет

и целуются и растворяются без следа

атипичное

как все было вначале

знает кедровый стланик

не сдавайся кричали

небом меня поили

как птенца обучали

старые ветви нянек

я умру от печали

скажут –

от пневмонии