ПТИЦА МОЯ
лирика
без запятых
приговариваю
слегка обдолбаный коньяком
я три столетья с тобой знаком
я приговариваю тебя к себе
к моей телеге моей избе
пускай глаза продирает пьянь
уже взошли наши инь и янь
уже пожухла в степях трава
пройдя осенние жернова
и небо в лужах перед грозой
лежит оплавленной бирюзой
не плачь как дурочка о себе
я приговариваю к судьбе.
преддверие августа
кисточка
смоченная гуашью
небо
как сморщенная старуха
ждут
наступления августа
он
практически осязаем
он
жует бутерброд в июле
и
дожди выжимает запросто
из
тяжелых болванок гуаши
подрисовывает
ван гогу ухо
и в
преддверии моря и августа
тополя
с головой влезают
в
пыльный шелк парусов июля
застывая
в нелепом ракурсе
и
пульсируют запахи иода
жареной
мойвы
воды
и лука
угасая
под тяжестью августа.
может крылья
время
наших сношений полураспада
протекает
неровно и нервно
сквозь
лепной потолок прокопченного ада
где
условия быта прескверны
размыкаются
рты
рассыпаются
урны
мы
амурами заняты прочно
замурованной
парой под грохот бравурный
ежеутренне
и еженощно
кровоток
кровостук как ворюга по крыше
то
затихнет то ахнет неловко
и
за жабры держа поднимают нас выше
может
крылья а может веревка
попутки
зрачком
зеленым стылая вода
стекает
по стеклу и словно лодки
несут
меня попутки в никуда
сквозь
приступы бензиновой чахотки -
сквозь
метастазы пьяного вчера
вращая
обезумевшею фарой
до
донышка до самого утра
где
ночь ломает руки санитарам -
и
ловит хруст подопытной судьбы
отметки
принимая за итоги
а
время переставило столбы
и
слепо курит сидя у дороги -
пока
не стали явью миражи
принять
оскал свинцового кастета
и
чересчур удавшуюся жизнь
скомкать
как надоевшую газету.
птица моя
птица
моя не спит так болеют дети
в
доме моем тишина и одна стена
нет
ничего печальней на этом свете
чем
вылетающая из окна она
не
залепить разрыв между сном и явью
в
очереди не стою и не так пою
крылышки
распустить и назваться блядью
что
еще нужно для имиджа мать твою
что
еще на десерт приготовил случай
средство
от дурака
выстрел
наверняка
лучше
не петь совсем и подохнуть лучше
чем
захлебнуться однажды в чужих руках
ложь
непроста увы и неаппетитна
как
все болячки оканчивающиеся на ТИТ
я
не держу удар я старею в титрах
птица
моя прилетит и за все простит
кассандра
над
папертью ночного перекрестка
она
парит
и в
этом вся загвоздка
и
под полой простого кимоно
таит
свое предчувствие
оно
тревожное
саднящее как рана
мне
кажется ее зовут
диана
цветная
строчка серого руна
мне
кажется она всегда одна
голодная
с прозрачными руками
веками
не приученная ждать
пренебрегая
нами стариками
молчать
с небес и этим побеждать
но
что-то очень долго не светает
она
летит летит не улетает
грохочут
подоконников спирали
прохожие
красивы как рояли
и
крепко закусивши удила
несут
во тьму крылатые тела
уходит
ночь в воронку над страной
со
свистом
будто
воздух из скафандра
я
знаю что ее зовут кассандра
я
знаю что она всегда со мной.
то ли гомель
вот
и осень с ног до головы
в
драпировке рваной синевы
вот
и город полон вещих снов
то
ли гомель то ли могилев
расплескалась
слезная пора
легкая
как жало топора
близкая
как лезвие огня
осень-соня
выпей из меня
влей
свои туманы и дожди
бельма
стекол в небо отведи
прилечу
прощальным журавлем
то
ли в гомель то ли в могилев
щепотью
рассеянной золы
горькой
как последнее курлы
отбой
даю
тебе отбой
но
сбой дают приборы
делюсь
с тобой собой
до
точки до упора
на
сломанных винтах
кружится
кукла лета
в
разодраных бинтах
следов
от самолета
молчит
глухая мгла
убийственным
бессильем
налево
от крыла
звоночки
- белый с синим
нанизанный
на ось
дурацкого
авось
звенит
стакан пустой
бездонно холостой
южное (ольга)
ольга
ольга
голос
ломкая фольга
мелитополя
незрелая таньга
червоточинка
черешневый
мирок
воля
ваша
дежа
вю и вуаля
сукой
под ноги бросается земля
самогон
лучок
и
плавленый сырок
оля
оля
алле-оп
и оп-ля-ля
полюбовница
седого ковыля
воля
плещется топленым молоком
оля
ваша
молочай
и бузина
загорелая
бахчовая шпана
самогон
лучок сырок
да
в горле ком.
над калязином
колоколен
твоих каракули
зелены
от
калязина и до кракова
полвесны
в
судный день без понтов и устали
испокон
огуречного
света-суздаля
льется
звон
приплывает
старуха заполночь
за
бедой
и
стоит в почерневшем зареве
под
водой
и
до дна ее окаянного
три
версты
и
глаза у ней деревянные
как
кресты
годы-камушки
с неба капают
от
души
над
калязином облака плывут
в
камыши
восточное
(лейла)
лейла
лейла
благоговея
по
галактикам
и
тавернам
ветры
мечутся и звереют
отзовись
заклинают
лейла
кимоно
задрожит в агонии
ты
лукавая и раскосая
и
восточнее чем япония
и
пронзительно абрикосова
почему
же я мучусь мальчиком
ну
ни адреса ни имейла
как
барашек под колокольчиком
лейла
лейла
они идут
они
идут воевать на дракона
дракон
по всем правилам – вне закона
они
правы
идут
на вы
увы
но
ставит жизнь на последний кон
трехглаво
думающий дракон
что
на корриду обречены
драконы
в сказках родной страны
где
даже правда как ложь слепа
и
правде радуется толпа
и
правота ее как немота
с
гримасой радующегося рта
ее вечер
облаком
палевым
время
истаяло
полон
животного
низ
живота ее
полон
восторга
ужин
из творога
муж
обесточен
прочны
его рога
скука
и мука
рифма
божественна
чресла
на кресло
девочка-женщина
нежный
затылок
крупно
миндалины
грехопадения
грехопроталины
в
рамках пиара
лампы
бессовестной
лезет
все ниже
лапа
бессонницы
лапает
лижет
ангелом
стережет
жжется
и
ржет
поэт
он
стих сочинял о лете
а в
узеньком туалете
нашептывая
молитву
она
примеряла бритву
он
в такт попадал отрыжкой
и
целил пивною крышкой
от
собственных рифм хуея
в
портретик хэмингуэя
ах возраст
ах
возраст старых промокашек
душонок
грешных безмятежность
в
проломе памяти две пальмы
под
перезвоны медяков
вонзают
жилистые пальцы
в
оливковость и васильковость
у
входа в полунеизбежность
звонков
пинков и дураков
увы
приходит неуменье
на
вдохе становиться старше
и
пониманье что не стены
пора
бы строить а мосты
пора
пора прощать измены
в
эпоху лжи и вдохновенья
пора
знакомиться с наташей
с
дантесом мы давно на ты.
три стишка на
букву я
1.
я
ей ставлю вивальди и грига
раскрываю
ей душу как книгу
чемодан
достаю трюфелей
с
кофейком - было чтоб веселей
а
она потерев переносицу
к
незабудкам своим переносится
разбивая
мою околесицу
о
колено девятого месяца
2.
я
пил а она молчала
и я
начинал сначала
о
праздниках и работе
о
черной как ночь субботе
о
русском патриотизме
о
сексе и магнетизме.
ломались
галактик связи
холопы
стремились в князи
и
грохот стоял пуантов
от
танца официанта.
3.
я
открыт
все во мне открыто
как младенец перед корытом
под лопаткой немного жмет
под
душою
шуршит страничка
птичка зяблик скорей синичка
а в паху удивленный мед
почитай
мне
я весь простужен
лишь блядям да детишкам нужен
и таксисту после пяти
ну
давай
верещит будильник
унитаз ванна холодильник
ты поймай меня
и прости
очень страшно
очень
страшно и приходится ползком
по
губам по жирным лужам
шоколадным
и шершавым языком
до
истерики и глубже
выше
крыш над обалдевшим шапито
заглушая
карр вороний
я
шепчу кричу не понимая что
наша
связь одностороння
виснет
время ненадежной тетивой
и
газетными бинтами
посмотри
- из-под прищепки бельевой
рвется
в море мой титаник
плоский день
плоский день и бездонные сумерки
мы с тобой далеко далеко
улетели скорей всего умерли
не допив молоко молоко
наших теней первичные признаки
еще дышат печалью полны
а ключицы прозрачны и призрачны
а глаза зелены зелены
в них остыли метели и вот теперь
посреди снеговой кутерьмы
посвящаем друг другу то оттепель
то карболовый запах зимы
птицы наши болеют и молятся
чуть следя за движеньями рук
и стаканы холодные колятся
в раскаленных ладонях разлук
ливень
этот
ливень стоит здесь не первую сотню лет
прошивая
столетья искрят провода когда
два
троллейбуса тихо плывут на зеленый свет
и
целуются и растворяются без следа
атипичное
как все было вначале
знает
кедровый стланик
не
сдавайся кричали
небом
меня поили
как
птенца обучали
старые
ветви нянек
я
умру от печали
скажут
–
от
пневмонии