Я люблю тебя!
Я люблю тебя, дура! Ты слышишь?
Посмотри, как порхают внизу
Голубые и мокрые крыши,
В облака загоняя грозу.
Как безумны мои превращенья,
И смешны, и нелепы, когда
От тебя принимая прощенье,
Залетаю в твои города!
Разольется рассвета микстура.
Ты проснешься опять с бодуна -
Бесконечно любимая дура,
Безнадежно родная страна…
“Где ты, где ты,
Сергей Городенский...”
В.Антонов
Спи спокойно, Василий Антонов,
Опьяненный усладой трудов,
Сын безумного Девкалиона,
И любитель незрелых плодов.
Ты крылатость до срока стреножил
Обагрив гениальную длань.
Словно нехотя лиру тревожил,
И седлал керинейскую лань.
У надгробия ликторы встали
И с котурн зашептали стихи,
Так легко пропуская детали,
Так легко отпуская грехи.
И слова, что разили умело
(Аж вздымалась душа на дыбы) -
Прорисованы мелом на белых
И на аспидных досках судьбы.
Не освищет пугая, торсида,
И не глянет божественный лик.
Слишком яркое, о Немезида.
Оперенье твоих базилик.
Пред слезами поверженной нимфы
Все слова превращаются в прах.
Имена твоих женщин как нимбы -
С позолотой на грешных устах.
Но трепещут Кассандры ресницы
И наперсник любви воскрешен
И осанну несут колесницы
Сквозь дремучие дебри времен.
Затрубили герольды фальшиво,
Оглушительно грянула медь -
Дирижер, многорукий как Шива,
Для потомков ломает комедь.
И пускай он в тумане запойном
Положеньем и славой распят!
Спи, Василий, легко и спокойно.
Пусть другие придурки не спят.
рудису
Сменив на плед джинсу и ветошь,
Сырое рубище,
Наполовину протрезвевший,
Читаю Рудиса.
Мурашки ссыплются в бутылку
Сплошной кромешности,
Усугубляясь от затылка
И до промежности.
Вслепую корешок нашаря
Древнейшей рукописи,
Одним из трезвых полушарий
Внедряюсь в Рудиса.
И строчки выгибают спины,
Под лампой жмурятся,
Когда бухая половина
Внимает Рудису.
И крой божественный нарушен,
И гибнет целое,
И тьма, и мор, и глад..
И Рудис,
Одетый в белое.
верочке
Там, где теплые зимы беззубо уходят на север,
Там, где солнца прожектор встает над Атлантикой
хмурой,
Где манхэттенский воздух, напитан азотом и серой,
Разрушает шедевры культуры и архитектуры,
Чернозадые юноши топчутся в медленном брэйке,
И взирает на них черноокая б...дь из окошка,
А в кафе на углу, как всегда кока-кола со стейком,
А предутренний сон как всегда - о печеной картошке,
Где приходит к причалу печальная тень полнолунья,
Океан как ребенок, крадется по грани столетий,
Там ручная волчица со взглядом иртышской колдуньи
Все глядит на Луну и, как птица, тоскует о лете.
Черная пудра сменяет серебряный иней.
Вечер-ребенок заказывает чудеса.
Я рисовал тебя жрицей, менадой, богиней.
Ты оказалась снегурочкой на полчаса.
Пилит смычок, издеваясь над виолончелью.
Воет продажная ночь как такси под окном.
Здравствуй, больничная жажда любви и веселья!
Время растаять. Но прежде сгонять в гастроном
***
Июльский день обетованный.
Дрожит дающая рука.
Моя проклятая нирвана.
Янтарная моя тоска.
Я в город, потный и сопливый
Вошел, купюру теребя,
Чтобы, забывшись теплым пивом,
Забить на все.
(И на тебя).
***
Съем сырую сосиску,
Отхлебну божоле.
И оставлю записку
На кухонном столе.
Ты ее отодвинешь,
Не поверив слезам.
Красной ленточкой финиш
Полоснет по глазам.
Станет внятней и проще
Прошлых дней канитель.
Ты проникнешь наощупь
В ледяную постель,
В полудрему неверья
Прорастешь как зерно,
Будет кашлять за дверью
Молодое вино,
И луна-гимназистка
Скажет «да» темноте,
И заплачет сосиска
У меня в животе.
***
Ди, Ди, погляди!
Заблудились там, за лесом
Перелетные дожди,
И снегов завесы.
Ты не падай, мокрый снег,
Не трещи, сорока.
Выпью рюмку за успех
У порога.
Ди, Ди, погоди
Начинать свое сраженье!
На скамейке посиди
Тихо, без движенья.
Зачехлив свои клинки,
Ты услышишь кожей
Как шевелятся стихи
В головах прохожих.
Как проскачет мимо грусть
На коне железном.
Я тебе три дня не снюсь -
Бесполезно.
фцуку
Закажем пива и еды,
И водки хлопнем по стакану.
Все остальное до балды.
Или точней -
по барабану.
Мы будем весело молчать,
Как две несбывшиеся птицы.
И просветления печать
Падет на перья и на лица.
И разбежится суета
Сиюминутною развилкой,
Когда мы в танец живота
Воткнем зрачки, как будто вилки.
И в свистопляске мировой
Мы ощутим себя богами,
Учуяв свет над головой,
И корни стульев под ногами,
И кашель меркнущей звезды,
И профиль ангела нечеткий…
Да. Остальное – до п…ды.
Любовь-морковь.
Жратва и водка.
***
Сосен запах дурманящий.
Над рекою - туман еще.
Молоком растекаются
По реке голоса.
Словно тонкая ивушка -
Бородатая девушка.
Голосам улыбается.
На ресницах - роса.
У Сереги-паромщика
Выбрита топором щека.
Со вчерашнего вечера
Он бузил до утра.
Мрачен он и опохмелен,
И красив, как Ален Делон.
В бородатую девушку
Он влюбился вчера.
Но не помнит, поддатый он,
Что она - бородатая.
И теперь не рисуются
Две судьбы на руке.
Он домой возвращается
И тихонько качаются
Бородатые женщины
Как плоты на реке.
***
Не вылезая из авто
По-над проспектом
Не то Икар парил, не то
Автоинспектор.
Снега свистели и дожди
Сбивались в стаи.
В окне грустил красавчик Ди,
Не улетая.
Катилось горькое “Пусти!”
За каплей капля.
Он был не ангел во плоти -
Он был Ди Каприо.
Не пить хотелось и не петь,
А ночью, тайно
Расправить крылья и успеть
На свой Титаник.
Кто
Там
В пирожке
В теплой маленькой руке
В сладком-сладком глубоке
Кто
Там
За стеной
Недостроил мир иной
Хоть счастливый, но больной
Кто
Там
На коне
Пляшет в липкой тишине
В пятом сне
Еще во мне
Кто
Там
На краю
Допивает жизнь свою
Это я
С тобой играю,
Это я
Тебе пою.
Воскресаю - умираю
Отбираю - отдаю.
Only you.
Не блещут мысли новизной,
И благородной прямизной
Спина не блещет.
Неси меня, Мой Мерседес,
Туда, где сосны до небес -
И волны плещут.
Обманет зеркало с утра,
Как медицинская сестра -
Иглой усталой.
И станет грустно. Потому,
Что неуютно одному
Под одеялом.
Неси ж меня, Мой Мерседес,
Сквозь железобетонный лес
Моих сомнений.
Кого хочу - того лечу
Без дел, без денег, без причуд,
Без объяснений.
Долдонит маятник в груди.
И неизбежность впереди,
И запах мяты.
И стон игрушечных утех,
И руководство к пустоте
Постели смятой.
Наотмашь - как песок в глаза -
Ударит пьяная слеза,
Но я не плачу.
Несет меня Мой Мерседес
К моим озерам, в синий лес.
Ко мне на дачу.
***
Заварю краснодарского чаю,
Подивлюсь, как прекрасна земля,
Взгромоздюсь на жену, поскучаю,
Плавниками души шевеля.
И надежда меня, как мальчишку,
Вдруг охватит кипеньем крови.
Я схвачу бестолковую книжку,
Где вся правда о нашей любви.
И, споткнувшись о глянец обложки,
Вдруг замечу, что ищет меня
В ясном свете ночной неотложки
Девка в черном, косою звеня.
Тоска
Возьму за горло тебя, тоску,
И отпущу. (Только ты налей).
Тоску, готовящуюся к броску.
Тоску, зеленую до соплей.
И пыль дорожная позади,
И жажда жизни, и плен удач.
Тоска, а знаешь, не уходи,
Хоть я заложник, а ты — палач.
Я угощаю тебя борщем,
Я сочиняю тебе стишок.
Тоска, а знаешь, налей еще.
Давай по маленькой, и — посошок.
Потом, у пристани, не обниму,
А так, оставлю с веслом в руке.
Возьму приплывшую ко мне Муму,
И возвращусь допивать в тоске.
***
Я ненавижу этот дождь.
Когда ты без
зонта,
Одна по улице идешь,
Не слыша ни
черта.
И смотришь снова не туда,
И мимо - каждый шаг.
И вся вселенская вода
Шумит в твоих ушах.
А я бегу, ору вослед,
И чувствую спиной,
Что ничего нелепей нет,
Чем мокнуть в выходной.
А я хочу тебя догнать,
Принцессу из мечты.
А я хочу тебе сказать
О том, что я... что ты...
Я ненавижу плач небес,
И лживые мечты,
И этот дождь.... и
мерседес,
В который входишь ты..
О
вкусах.
Я время пробую на
вкус.
Но что за вкусы у плебея?
Плюю на все, и не робею,
Мотая грусть свою на ус.
Но время,
лживая строка,
С пожаром свежей этикетки,
Роняет уксус из пипетки
На кончик злого языка!
Когда в
канаты целит нить,
А репа метит в апельсины,
И от вчерашней осетрины
Немного хочется тошнить,
Я не спешу на те пиры,
Где в рыбный день собаку съели.
Где по велению емели
Встают и рушатся миры.
Я не обжора, не гурмэ,
Хоть понимаю с полуслова
Того, кто в бане, после плова -
Мое листает резюмэ.
***
ах, милый ольхен, жизнь невыносима!
в садах моих, где сон и полутьма,
висит, качаясь, черная хурма.
за окнами гуляет хиросима,
и дышит флорентийская чума.
не слышно запоздалых экипажей,
коррозия сожрала провода,
и стала несъедобною вода,
и даже мысли, ольхен, стали гаже.
но реже,
что спасает иногда.
Поднебесная пародия
Опьянение - потное, пыльное, пенное;
Переплавленной плотью, потугой пельменною,
Упивается памятью в прах, в плен,
Пылесосоподобный портрет.
Но пополудни - в пух! - в прах! - в тлен! -
Переполнит, опившись, слепой писсуар -
Переминающийся поэт.
И позволит вспылить парадоксам ступеней,
По перилам пройдясь с парапетами,
И еще чем-то прочным, и плоским, как выступленье
Паваротти с почти непростыми куплетами.
Заплюет все пюпитры лепечущий плебс.
Посмотри, посторонняя публика, -
И пойми полегоньку - на поле Пеле,
Как в полете, пасует, на пляже, при пальмах,
В переполненных спальнях!
...На плечах у сопливых пиитов
Поднебесная плачет и плачет республика.
***
Соблазн! Конфуз! Монокля катаракта!
Фортуны-хищницы разверзшаяся пасть!
Как можно за секунду до антракта
На лысину с балкона плюнув - не попасть?!
***
Теоремой запасись наставленья впитывай
Покупая живопись ты себя воспитывай
Водки выпей чай не яд полистай задачники
Вслед тебе всегда глядят злые неудачники
***
Семья и школа. Равенство и братство.
Любовь и ревность. Жены и подружки.
Тюрьма и воля. Нравственность и блядство.
Мороз и солнце.
Голуби и Пушкин.
***
Зевают от души контрабандисты
Их души лапидарны и пушисты.
Их помыслы стремятся как в нирвану
К зарайским парникам обетованным
И гнев сменив на милость скачут боги
По пляшущей раздолбанной дороге
В чистилище к вальяжным мудрецам -
Турнепсу, кабачкам и огурцам.
акростих
Льются куплеты дождя
Ежесекундных сомнений.
Ты обронил, уходя:
- Облачно. Без прояснений.
Утро кричит “кукаре...”
Шустрый сентябрь во дворе
Льнет, как собака к коленям.
Облачно. Без объяснений.
***
А я гуляю сквозь дворы с лохматым другом
Где крокодилы перемазавшись гуашью
В чудовищ с ревом перманентным превращаясь
На нервы действует собакам и соседям
За пустырем автомобильные вольеры
Там водопой и дурно пахнет человеком
Девчонки дружно поглощая пепси-колу
Внимают шуму как смотрительницы жизни
Они по мере приближения собачки
Сминают лиц своих податливые формы
И придают черты им сладкого уменья
Достичь вершин недружелюбного вниманья
Но в том и сущность всех старух
умалишенных
Не понимать собак звериное начало
Едва коснется их коленей чья-то морда
Они исторгнут звук подобный паровозу
О боги боги всех животных пожалейте
Которым с детства не вменялось быть
опасным
И я шепчу ну что ж вы в самом деле
Вы посмотрите на кого орете суки
***
Тяжелым взглядом из-под век
Сразит прохожего старушка.
И, новый предваряя век,
Заткнется вещая кукушка.
О, упоенье синевой!
Когда, других не замечая,
Бликуешь гладкой головой,
И ни за что не отвечаешь.
Процесс зачатия пошел,
Других процессов не нарушив,
Но голубой небесный шелк
Торчит сквозь форточку наружу.
Обрушив небо, тишина
Прорвет тончайшие эфиры,
И вместо красного вина
Нальют мне синего кефира.
И спьяну грянут звонари
Бедой, как точечной бомбежкой.
И ровно в восемь сорок три
За мной примчится неотложка.
***
Я волком загрыз бы пьянство,
Сутяжничество и ложь,
Супруги непостоянство,
Кислотную молодежь,
Идейность и двоеженство,
Коррупцию и садизм,
Нарывы амикошонства,
Запущенный онанизм,
И женщин цветные тени
В реальности голубой,
И рецидивы лени,
Исполненные собой,
И пафос любви и дружбы
Сквозь клятвы, что на века,
И пошлость высокой службы
Витания в облаках.
Не дрогнет фломастер жирный,
Врагам меня не согнуть -
Я вычеркну все из жизни,
Мешающее заснуть...
Себя преодолеваю,
Небрит, плешив и пузат.
И тихо офигеваю,
Оглядываясь назад.
Лети мой сон осточертелый
Сжирающий не душу – тело
Лети в тот самый черный дом
Ополосни своей водицей
Медузу скользкую девицу
Не дай ей высохнуть сгореть
Но лишь под утро умереть
И я с наполненным стаканом
Войду и встану истуканом
А что там дальше слезы мясо
Кровать с провалами матраса
И холода на сердце груз
Храни господь нас от медуз
***
Пахнет
праздниками пьяными
Голосами окаянными
Из-под гнета виртуальности
Проступает как клеймо
Наша искренность посконная
На потраву обреченная
На забвенье и дерьмо.
***
под танго бумажных пакетов
в провале сырого двора
я взглядом как слон по паркету
скольжу похмелившись с утра
по окнам по бабке с корытом
по лицам опухших подруг
и вижу что двор неумытый
похож на спасательный круг
на мятую жизни картинку
где думать и двигаться лень
где мы повинуясь инстинкту
плывем в наступающий день.
***
шуршала бахча под боком
волною серо-зеленой
луна наливалась соком
арбузной судьбы соленой
арбуз был не то чтоб сочным
незрелым и в общем мелким
по меркам довольно точным -
по мелитопольским меркам.
на берег камней рогатых
взбирались ночные рыбы
нашаривая агаты
и тел человечьих глыбы
и сплетни плетя вдогонку
смеялись всю ночь медузы
и море как самогонку
закусывали арбузом.
***
серхио
не ври мой друг когда берет за глотку
беда
ведь помыслы пьянят сильнее водки
всегда
порхают строчки словно херувимы
смотри
устроив небольшую хиросиму
внутри
лупи их основательно и метко
гаси
а вместо пива божию конфетку
соси
зажжется красноватою лампадой
печаль
в преддверии великих снегопадов
пей чай.
1
Окрошка
липкая картошка с невыковырянными глазкАми
серая докторская колбаска, вялая пористая редиска,
в миске с пристающими к краям волосинами
залитые теплым пенистым квасом
оказались
слишком нереальными для ранней весны
для гостей - слишком кстати
2
Патиссон,
извлеченный из трехлитровой
запыленной банки
с резким запахом уксуса
одинокий
среди недоеденных русалочьих хвостов
на недочитанной газете ру
непонятого никем шпротного паштета
напоминает
о не зря трудившейся в августе теще
и моем дурацком неприятии
роли подсобного хозяйства
в жизни алкоголиков
3
Сырок,
оплавившийся
по причине технологического процесса,
смешная скорлупа от яйца - подарка тещи на Пасху,
"Балтика №3", разлитая в
майонезные баночки -
за неимением рюмок,
я ушел в гастроном
и буду нескоро.
Но у читателя праздник.
На горячем на ялтинском пляже,
Где задумчиво время течет,
Отдыхала семья Ивановых -
Папа мама и дедушка Петр.
С ними дочь загорала Наташа,
Была страсть как собой хороша.
Она книги любила Жюль Верна,
Приключений искала душа.
Вот берет она ручку с бумагой,
Пишет детской рукою письмо.
И буржуйскую пьет газировку
Из зеленой бутылки 7 Ап.
То письмо опускает в бутылку,
Вдалеке от родительских глаз,
И бросает ее что есть силы
В набежавшую моря волну.
Быстро кончился отпуск семейный,
Ивановы вернулись домой.
В свой родимый промышленный город,
В заполярных суровых краях.
Вот однажды в замерзшие двери
Раздается настойчивый стук:
За дверями стоят два матроса,
На двоих один держат букет.
Говорят, мы письмо получили
С приглашением в гости от вас.
Вы и есть та семья Ивановых,
Папа, мама и дедушка Петр?
У дверей испугалась Наташа,
Ей признаться пришлось про письмо,
Где она про семью написала,
Приглашая к себе погостить.
И семья приютила матросов
На диване на целую ночь.
Но за сутки они так сдружились,
Что расстаться потом не смогли.
Младший (Сеня) подался в шоферы,
Чтобы денег немного скопить.
Старший (Коля) в лесхоз записался,
Он ведь с детства березы любил.
(Часть 2)
Вот однажды ребята собрались
И решили Наташу спросить,
Кто из них ее сердца достоин -
Рыжий Коля иль Сеня брюнет.
И Наташа сказала обоим,
Разрывая на части сердца -
Я люблю вас, ребята, как братьев! -
И к подруге ушла вся в слезах.
Сеня молча машину заводит,
И несется по городу он.
И на красном как кровь светофоре,
Он врезается в черный фургон.
В том фургоне везли заключенных,
Свой у каждого был приговор.
Оборвалась тюремная песня,
Лишь остался мигать светофор.
Николай же пошел на работу,
Но не видел от слез ничего.
Циркуляркою на лесопилке
Отпилил он конечность по грудь.
А конечность была бригадира.
Бригадир был ударник труда.
И сослали Коляна на зону
На пять лет по решенью суда.
Пробежали года как вагоны,
И вернулся назад Николай.
Похудевший и опустошенный,
И с наколкой на левой руке.
На наколке был профиль девичий,
И слова на чужих языках.
Чуть пониже, как круг циркулярки,
Наклонялся над морем закат.
Во дворе он увидел Семена,
На груди у него зарыдал.
И Семен молчаливо глазами
Про планиду свою рассказал.
Рассказал, как страдал эти годы,
Безответно и страстно любя,
И свое инвалидское кресло
Он скупою слезою омыл.
Рассказал еще, что Ивановы
На юга насовсем подались,
Папа, мама и дочка Наташа,
И конечно же, дедушка Петр.
И они обнялися как братья,
Двое бывших друзей моряков.
До утра они горькую пили,
Разговоры вели про любовь.
Лишь к обеду звонок почтальона
Разбудил их от крепкого сна.
Из далекой и солнечной Ялты
Заказная пришла бандероль.
В бандероли лежала бутылка
Из-под крепких массандровских вин,
Под тугой неподатливой пробкой
Обнаружили братья письмо.
Это было письмо от любимой,
В нем аж целых четыре строки.
Остальные портвейном размыты,
Даже подписи не разобрать.
В тех строках написала Наташа
Что Андреем сыночка зовут.
Николаич он, или Семеныч -
Непонятно. Но очень похож.
Николай и Семен протрезвели,
Друг на друга впервые глядят.
И под действием нервного стресса
Сеня молча из кресла встает.
Он заводит машину родную
Ослабевшей, но твердой рукой.
Николай к
нему рядом садится,
Им зеленый
горит светофор.
Они мчатся как вольные птицы
По широкой родимой стране,
Вот и море вдали показалось,
И забились сердца у отцов.
Ничего не сказала Наташа,
Лишь заплакала, их увидав,
А мальчишка с большими глазами
Оказался вааще альбинос.
И сказали ребята Наташе -
Ведь на нас он совсем не похож,
А похож на директора школы,
Что медаль тебе лично вручал.
И все вместе напились портвейну
Папа, мама и дедушка Петр
А Наташа налила Андрюшке
Той буржуйской воды сэвн ап
И шумело за окнами море
И стучали набатом сердца
Моряки подались в кругосветку.
Так и вырос пацан без отца.
***
Дурная кровь и солодовый виски.
Я ухожу как прежде,
по английски,
В сырую серость,
но не альбиона -
В московский переулочный бардак,
Расшитый пустоцветием неона,
Ну что поделать если я чудак,
И, тщась своей уродливой свободой,
Я заползаю в горло перехода,
Где у метро, незрячи и глухи,
Две девочки, с гитарой и зевотой
Поют мои чудацкие стихи.
Не думаю, что автор им известен.
А впрочем, он и нам неинтересен.