версии
Меня зацепило обломком чужой судьбы.
На выдохе -
междометия и полустанки.
Все выжженно августом. Столбы лишь, да надолбы.
А я не на марше,
и не на танке.
Не чувствую времени. Время - больная степь.
Кобенятся ковыли, пообвисли нервы.
Я знаю - мне
бы в просторы ее влететь,
На крыльях всамделишних, не фанерных.
Увидеть - что было, и то, что не сбудется.
Усталость примерив, вернуться в родные соты,
Где тихо ползут по проспектам и улицам
Прохожих
зияющие пустоты.
И хочется
сильным быть, и чтоб не тонка кишка,
И хочется в
детство свое нырнуть, чтоб сгинуть.
Но пальцы щекочут не струны, а липкая денежка.
И жизнь подставляет задницу. А не спину.
***
Стоят и мерзнут носороги
В пожухлых травах у дороги
Им кажется они безроги
У них вселенская беда.
Зеленоглазая калмычка
Слезу роняет над заначкой
Ей кажется она рыбачка
Так получается всегда,
Когда степного океана
Волна встает дыша туманом
И небеса готовят манну
И кажется кругом вода.
А солнце в дымчатой оправе
И кажется никто не вправе
Великолепьем сизым править
Где все полынь да лебеда.
Где все смешалось и застыло
Слеза телега степь кобыла
И кажется все это было
А все что будет - ерунда.
Я искал твои письма, золою души шурша,
Различая твой голос в зыбких аккордах тьмы.
Забивала глаза мне то вьюга, то анаша,
Пряча в простыни тело белой как смерть зимы.
И как гетман кукольный, в годы макнув свой лоб,
Не нашедший успокоения в образах,
Осушал я криницы, жизнью напиться чтоб.
Были щеки блестящими.
В смальце или слезах?
Я нашел ее, думалось, господи, я нашел!
Я шептал, безнадежно веря своим словам.
Но трещал под рукою морок, как черный шелк.
И скакало чумное небо по головам.
Я стоял на терраске, у входа в восточный мир.
За спиною шептались дети, жевали хлеб.
Переулок беззубо лыбился. День дымил.
И, презрительно щурясь, плевал шелухою плебс.
Я нашел тебя, думалось, господи, я нашел…
Поплачем же вместе. Тело твое - тылы.
В городе - никого, и камни стылы.
Скрежет сестерциев, шепот людской золы.
Словно желе, воздух во рту застыл. И
Шлепается наугад солнечный кипяток,
Не согревая, жалобно остывая,
Имя ему давид, фига его листок,
С вымаранной строкой, вызолотой трамваев -
Будет с чего начать, плакать, озорничать!
Щеткой сосновых стай гонять столетье.
Летнее - улетит в море чаевничать
Зимнее - зазнобит,
ляжет в постель болеть, и…
Господи, дай нам срок,
Вызубрим твой урок.
Тихо сестра,
молчи, ты с детства свята.
Беды твои малы, отчим не очень строг.
Тело твое -
тылы.
Кукла. Солома. Вата.
Бремя имени
Летом - летай!
Зимой- зимуй!
Изруби заимку зависти в прах,
Замертви зазнобу - и в песню, в пляс!
Разожги ночь -
Тибидох - трах!
Делай свое, ладонью творя «не сметь».
Телом - не тленом, ментоловым летом - вплавь!
Псом если, тенью цепной - лай!
Всматривайся не в свою смерть.
И пусть птолемей - лжет,
А прометей - ржет,
Жжет его свет лица.
Жрет его плоть птица.
Выпусти в путь пыль,
Выплесни в пасть яд.
Небо твое - ковыль.
Бремя - твое
Я.
***
В моей агонизирующей зиме поселились две птицы.
Имя, имя насвистывают твое -
Ну как с ними сладить, ну е-мое!
В твоем нерадостном шапито - две дыры навылет,
Вдох!
Чей-то бобик издох.
Выдох!
Наш сольный выход.
Тенью продрогшей прижмись - это мне снится,
Это не все еще,
слипшиеся ресницы,
Не разговаривающие со мною птицы,
В левый висок с утра, обессилевшие, стучатся...
Училка моя, брось меня брось!
Шепотом наведи синюю изморозь.
Мне на ветру качаться, с тенью твоей венчаться,
Выплеснув вежливость короля -
Стакан расплавившегося февраля.
***
Я выхожу на тебя стучать -
Ты чайка, схваченная нечаянно.
В степи монголоидных внучат
Живу, одинок и отчаян. Но
Взрывались бутоны звуков, и в небо падали,
И дети, ломая ноги, бежали на запах падали,
На запах баксов, рублей и йен -
Прикормленные щенки гиен.
И прорастало
Терпенье
Убойной мощи -
Любви не стало,
Лишь пенье,
Свеча да мощи.
В садах иссохших больной стервятник
Вернет усопшим кирзу и ватник .
Они привстанут, строги и бдительны.
Они минуют падеж родительный.
А я живу, огибая все швы и надолбы.
Земля солона (ох, к ней пивка янтарного надо бы).
Мыча мелодию, красивую необычайно,
Вскипаю чайником made in china.
В купели полудня – свет да пыльца,
В купели купаются щупальца
Солнца.
На шеи нанизаны нимбы,
Расплавленно плещутся рыбы
Олова и свинца.
Два нимба над нимфою светятся,
Один - молодым полумесяцем
Грезится.
Вакханка, турчанка, карий рассвет!
Свет рассыпается звоном монет
У лица.
Но меркнут медали, падая в тишине,
Когда ты грустишь, и загадочно не
Улыбаешься.
демиург
задута заря, стеариновый столбик дымится,
дымятся дома, задубевшие лица дымятся,
сатиры - резвятся в квартире, как дети... умыться,
подумать о вечном… конечности с хрустом размять… са-
тиры резвятся, - их взрезано смехом пространство,
игра - бесконечна, итог - предсказуем и жалок...
ах, да, не забыть починить протекающий кран. ство-
лы своих пушек набить лепестками фиалок,
запрет наложить на огонь, на движение строем,
и вытряхнуть черные маски из пыльных чуланов,
чтоб, пренебрегая подагрою и геммороем,
податься в актеры, в герои, в вожди роксоланов.
(но вдруг принимаю позу
мальчика, вытаскивающего занозу,
и, сидя в прихожей на бархатном пуфике,
я понимаю: все пофигу!
актерство, суфлерство и сутенерство,
живопись, графика? пофигу!
нехватка траффика? пофигу!
жидо-масоно-татарское иго? фигу!
родина-мать, ты меня позови –
в дождь, ураган и пургу
выйду за пивом, но что это –
фи-
гу?!!)
и что же! ладони сухи, и тревожны ресницы.
и выжжено марсово поле мечтой о футболе,
и в небе дымится разорванный след колесницы,
задута заря, и сатиры уходят в подполье.
***
бычки одессы окуни днепра
озябший двор в верблюжьем одеяле
хозяйка подозрительна с утра
бесформенна как поздний мастроянни
озябший профиль контурная течь
вливается в брюшину бледной рыбы
движенье глаз замедленная речь
вы оценить изящество могли бы
как коготочки пальчики персты
меня на пятой фразе настигают
и перейдя с художником на ты
в соседний мир как дети убегают
***
Ах что за ночь колючего нордвеста
Чужая белокожая невеста
Густое с поволокой и насквозь
Проникшее в надежду на авось
Наружу все и шторм гудит над заводью
Взрываясь от недружной тихой зависти
И вдребезги как чашечка коленная
Голодная холеная вселенная
Ах ты потустороння и легка еще
На мне упавшем навзничь и икающем
Над шкиперами веерами пшикают
Соблазны но не зря рождались шкиперы
Плюя на то как мертвая вода
Вскипает оживая в проводах
Как звук из обескровленного горла
Со вкусом перезрелого кагора
Качество музыки
И не то чтобы совсем трали-вали.
Так, вивальди, пара скрипочек и кларнет,
Но ресницы у нее подрагивали,
Не то да говорили мне, не то нет.
В дверь, как вор, заглядывал Калиостро,
И посмеивался, и тросточкой помахивал.
(Нам сперва казалось, что плавать — просто),
Но кларнет сосредоточиться не давал.
Если б чары твои разрушил дурацкий случай,
Сквозь белесые пальцы молитвы творя печать…
Ни хрена. Маэстро в неведении, что же лучше —
То ли в музыке плавать, то ли фокусничать.
А вообще все так здорово складывалось,
И скучало полдня в чулане, в бумажном своем гробу.
И, осмыслив иллюзию, пламенем вырывалось,
Разрушая в секунды все правила и все табу.
Жми гашетку, морскую врубай сирену!
Вам бы вот что понять, крылатые мои мужики:
Настроение белых крыс, выскакивающих на арену,
Не от корма зависит, а от качества музыки.
едем мы
едем мы еще не зная ни приличий ни имен
водружая наше знамя в гущу сахарных знамен
рассыпаются картишки по коленкам мелюзги
худосочные воришки воробьиные мозги
как легко им жить на свете в птичьих стаях и говне
нарисованные дети вниз сбегают по стене
отражает отрешенно окон синяя слюда
как везут умалишенных в никуда из никуда
***
Школьница у доски
Призрачна и нага.
Осенью мужики
Сбрасывают рога.
Посохов ассорти
Маются взаперти.
В девственнейших лесах
Им бы травой взойти.
Где мельтешит река,
Где, первобытно чист,
Слышится сквозь века
Платьев зеленых свист.
Где во втором ряду,
Чуть позади меня,
Рощица, как в бреду,
Просит еще огня.
И, завершая блиц,
Прыгают в ночь зрачки
Кошек-самоубийц,
Девочек у доски.
не стоит искать понимать
принимать причины
упали флаги
глаза мои обсидиановая мертвечина
без капли влаги
по серым пространствам
со свистом и сучьим стоном
несется ветер
развеивая
в небо угнанные вагоны
как свежий пепел
клокочет туманный горн
в горле у каждой случки
статисты зябнут
собаки в крайней степени одичания лучше
своих хозяев
когда добегут до ладоней
сухие веки ища приюта
почувствую на губах не соль
не снег
и не губы
а знак цикуты
***